Нет, я не полный придурок, хотя стараюсь. Какое-то чутьё у меня всё же есть. Например, после третьего пинка я обычно понимаю, что стебаться — хватит. Ключевое слово — «обычно». Бывают ситуации, перенасыщенные контекстом и подтекстами до такой степени, что удержаться от четвёртого выпада просто невозможно. Это не нужно мёртвым, это нужно живым! Нет… На самом деле это никому не нужно, даже мне, я ведь знаю, что никто даже не улыбнётся этой дурацкой шутке. Просто… Ну, не знаю… Есть такое странное чувство, что моя жалкая жизнь — не просто сферическое говно в вакууме, а нечто вроде той самой книги, которую графоманы пишут в своей тетрадке. Если кто-то её пишет — может, кто-нибудь и читает? Кто-нибудь, кого здесь и сейчас нет, и он не так близко переживает всю эту ситуацию. Может, он и улыбнётся, как знать…
— Ты просто сексуально не удовлетворена, в отличие от меня, потому и бесишься. Если хочешь, я могу постоять за дверью минут десять.
Ну да, предсказуемо — унылый взгляд в ответ. Жаль, что в людях так мало чувства юмора содержится. Иногда мне кажется, что самоирония во всём мире свойственна только мне. Остальные настолько зубодробительно серьёзны в отношении себя, что кажется, будто они играют главную роль в древнегреческой трагедии. Ну испытываешь ты странные, непонятные чувства к сопляку в два раза моложе тебя — ну посмейся ты над этим, что ли… А с другой стороны, кто я такой, чтобы учить жизни? Я, вон, досамоиронизировался до прыжка с балкона. Впрочем, слов нет — прыжок тоже вышел весьма ироничным. И последствия…
— Ладно, Ань… — Я вздохнул и сделал серьёзное лицо. — Постараюсь остановиться. Только ради тебя. Но ты должна понимать — как психолог — что это всё равно как дёрнуть ручник в большегрузе, который летит с горки на скорости сотни полторы.
Она меня, по ходу, вообще не слушала. Заговорила, будто обращаясь сама к себе:
— Ты настолько уверен в себе, что это порой кажется противоестественным. Ты просто берёшь и подчиняешь себе обстоятельства. Может, тебе самому так не кажется, но со стороны видно: ты просто сам создаёшь свою жизнь, пока все, кто тебя окружают, разевают рты от удивления. Ты делаешь только то, что тебе хочется. Ты ставишь цели — и достигаешь их. Ты не вовлекаешься ни в одно из своих состояний, ты их отстранённо наблюдаешь и анализируешь. У тебя, может, и есть комплексы, но они явно за пределами психики двенадцатилетнего мальчишки твоей социальной среды. Ты говоришь со мной о порнографии, ты спокойно признаёшься мне в своих, скажем так, чувствах, и тут же требуешь, чтобы я купила тебе сигарет. И, идя по улице, ты даже не думаешь скрывать, что ты куришь. Не пытаешься притвориться, будто мы не вместе, не пытаешься, наоборот, приобнять меня, чтобы произвести впечатление на окружающих. Ты — центр вселенной, мир вертится вокруг тебя. И при всём при этом я ни разу не заметила, чтобы с твоей психикой что-то было не так. Ты… Ты действительно как будто попал сюда откуда-то извне, и всё происходящее для тебя — игра. Может, даже не особо увлекательная, просто ты умеешь в неё играть и приучил себя получать удовольствие. И единственное объяснение, которое ты мне даёшь, полностью с этим впечатлением соотносится. Ты — либо полный псих, гениальный настолько, чтобы запудрить мозги миллиону психиатров, либо говоришь правду.
Вау. Вот это сдвиг, вот это прорыв. Мне аж захотелось ещё одну сижку выкурить. Аня мне хорошие купила — Winston. Да, даже слишком хорошие. Пожалуй, буду экономить. А вообще ведь бросать же хотел…
Но если серьёзно — она меня поразила в самое сердце. Слушал — как будто про героя какого-то. Неужели я правда такое впечатление произвожу? Хм… Странно. Вроде ничего особенного не сделал. Косячу себе да косячу потихоньку.
— Вот что я тебе скажу, Аня. — Я подался вперёд и серьёзно посмотрел ей в глаза. — Уже довольно скоро выйдет Windows XP. Ставь смело. Накатывай сервис-паки. Но не обновляйся на «Висту»! Слышишь? Держись до последнего. Сражайся. Ищи нестандартные пути решения. Они будут говорить тебе: «Виста»! Будут говорить: «Семёрка!». Эти психи будут даже говорить: «Восьмёрка!» — в которой даже, мать его, «Пуска» не будет! Не верь им, Аня. После экспихи не будет ничего, кроме бездны кромешного ада. Апогеем станет десятая версия. В аду — десять кругов. Постарайся не рухнуть на самый нижний, где тебя будет ждать сам дьявол, по пояс вмёрзший в ледяную глыбу. Это неизбежно, весь мир рано или поздно скатится в его лапы. Но не нужно бежать туда впереди всех. Тебе не победить дьявола. Не этого дьявола. Не в этой жизни…
— Пожалуйста! — Аня практически вскрикнула, и я осекся. — Ты можешь быть серьёзным? Может быть, я и правда кажусь тебе смешной, молодой, с ветром в голове. Но разве нельзя подарить мне хотя бы пять минут серьёзного разговора? Разве я этого хоть чуть-чуть не заслужила? Снизойди до меня со своего хренова Олимпа. Я — простая, смертная, я не умирала и не перерождалась. Я не готова шутить с такими вещами.
Вот теперь… Теперь, когда у неё задрожал голос, я заставил себя заткнуться и перезагрузиться. Не всегда полезно быть центром вселенной. Иногда надо дать другому человеку почувствовать себя таким.
— Чего ты хочешь? — спросил я, честно и прямо глядя ей в глаза.
— Я?! — Она сперва крикнула, потом, кажется, осознала, что я не стебусь, и озадачилась. — Я… Чего я хочу?.. Правды!
— Я сказал тебе правду, Ань. Ну не виноват я в том, что эта правда звучит, как самосвал с лапшой, ездящий тебе по ушам. Хочешь доказательств? Я не знаю, как их тебе предоставить. Ты можешь либо поверить мне, либо послать меня на хер. Катя — поверила. Гоша — тоже. Не знаю, почему. Может, в двенадцать-тринадцать лет как никогда важно поверить в чудо. Ведь потом даже подобие веры разнесёт в куски ядерным взрывом реальности. А я — безусловно, чудо. Хоть и херовое какое-то…
Бледная и неуверенная улыбка нашла дорогу к лицу Ани.
— А мама? — спросила она. — Ей ты не рассказывал?
— Спятила, что ли? — фыркнул я. — Во-первых, какой нормальный человек рассказывает родителям о важных переменах в своей жизни? Это запрещено кодексом Нормального Человека. Для родителей существует ограниченный набор фраз, типа «файн, сенкс» и «хау ду ю ду», пускать их глубже — опасно для жизни. И твоей — и их. А во-вторых, допустим, я ей расскажу. И она мне поверила. И как дальше? У мамы не настолько гибкая психика, чтобы сказать: «А, ну, ок, пойду испеку оладушки». Нет, она, конечно, может, и испечёт оладушки, но… Но они уже будут не такими вкусными. Блин, я тебя запутал, да?
— Справляюсь. — Аня улыбнулась поувереннее. — Так тебе, ты говоришь… Сколько? Тридцать?
— Тридцать один, — уточнил я. — Преклонный возраст…
— И ты был женат.
— Технически, я до сих пор женат. Ну, если учесть, что браки заключаются на небесах, а дядя Петя мне уведомление о разводе не вручил…
— Дядя Петя?
— А… Ладно. Приготовься, сейчас будет непросто. Когда ты умрёшь — а ты умрёшь, рано или поздно, — ты попадёшь в помещение с бассейном, а в бассейне будет плавать дядя Петя. Он мужик грубоватый, но добрый. Он там, как я понимаю, на распределении. Я, правда, так толком и не понял, что у них за система. Вроде он и про Люцифера говорил, и про реинкарнацию… Хотя, знаешь, вот если подумать, то про Люцифера он говорил только этой ночью, во сне. Не уверен, что это было по-настоящему. Про реинкарнацию — точно помню, ещё — про какую-то «стандартную процедуру». Я тогда особо не вдавался, мне, признаться, насрать было. Ну, я ж с собой покончил, по идейным соображениям. Я вообще-то надеялся, что бытие исчезнет, а оно вот — дядей Петей обернулось. Меня это на тот момент больше злило, чем удивляло.
Аня вздохнула, потёрла глаза.
— Ладно… С дядей Петей мы потом разберёмся.
— Самоуверенно, — хмыкнул я.
— Да… Мне бы хотелось задать другой вопрос, касаемо твоей жены.
— Я вроде в прошлый раз всё рассказал.
— Ну… Ты рассказал, как вы познакомились, какая она была по характеру — это да. Я уже заметила, что ты — тонкий психолог. Может, куда более талантливый, чем я. Я хотела бы задать тебе несколько вопросов насчёт вашей интимной жизни.